Вступление.
Я работаю уже 16 год медсестрой в специализированном
отделении № 3 медико-социальной помощи на дому ст. Казанской центра социального
обслуживания инвалидов и престарелых граждан.
Среди моих пациентов в основном пожилые люди, прожившие
трудную жизнь: война голод, коллективизация, раскулачивание, потери родных на
фронте. Я увлеклась их рассказами, они доставали старинные фотографии из
пожелтевших семейных альбомов, рассказывали о своих родственниках, родословной.
Несмотря на лишения, не огрубели, не очерствели и по сей день оптимистично
смотрят на жизнь, принимая такой, какая она есть. Всегда удивляются, как они
умеют находить радость в малом. А иначе им было не выжить. Вокруг война, мужья и
дети в окопах, а они с песней на работу. Коллективизация, раскулачивание,
репрессии, а они о светлом будущем мечтают. Я убедилась, что именно оптимизм
помог им дожить до 80 – а то и до 90 лет.
Я написала рассказы и предлагаю их вашему вниманию.
Их жизнь и есть история нашей станицы, Родины. К патриотизму
надо не только призывать, его надо воспитывать в молодежи, воспитывать любовь к
своим корням (родословной), своей станице Казанской, Родине.
С уважением медсестра Прокошева Нина Анатольевна.
Сколько видано-перевидано…
В начале этого года
многие читатели нашей газеты с интересом прочитали рассказ о семье Дылевых из
Казанской. Материалы об этом роде старожилов Казанской нам помогла собрать Н. А.
Прокошева — медсестра Казанского отделения социальной помощи на дому. Не так
давно Нина Анатольевна привезла в редакцию рассказ об Анастасии
Тарусиной-Пензевой — представительнице еще одной семьи, берущей начало от истоков рождения станицы. Вот это
повествование.
Девяносто шестой год живет в Казанской Анастасия
Яковлевна Тарусина-Пензева. Почти сто лет, а в памяти так живы картины
детства, той далекой, нынешним поколениям односельчан и незнакомой жизни. Она
родилась в 1911 году. Ее отец, Яков Киреевич. урядник в казачьем кругу, был из
большой, зажиточной семьи Кирея Тарусина, у которого помимо Якова было еще
четыре сына — Николай, Андрей, Семен, Тихон и двое дочерей - Аксинья и
Наталья. Единственное фото отца Анастасия Яковлевна с дочкой Раей берегут как
дорогую реликвию.
Его отец передал с чужбины в тридцатых годах
прошлого столетия, где вскоре и умер. Вдали от семьи, тоскуя по родине. Но не
станем забегать вперёд.
Семейство Тарусиных — трудолюбивое и зажиточное,
уважаемое в станице. Дед Кирей получал на каждого сына наделы земли. Они
подрастали, женились, отделялись от отца, создавая свои усадьбы, обзаводясь
хозяйством. На перекрестке переулка Буденного и улицы Свободной до сих пор
стоит дом, который построил его старший сын, Николай. Сейчас здесь размещается
жилищно-коммунальная служба. Николай и его братья обзавелись крепким
хозяйством. Они имели маслобойню, мельницу-ветряк, огороды, отару овец.
Отец Анастасии— Яков, третий сын Кирея Тарусина рано потерял жену, которая умерла от
тифа. Женившись во второй раз на Варваре, присмотрел место на косогоре, построил
хату, а в 1922 году добротный дом, посадил сад и сказал: «Здесь жить нашему
роду!» Дом по улице Пролетарской, 40, стоит и по сей день. У Варвары и Якова
родилось трое дочерей: Клава, Анастасия и Мария. Анастасия Яковлевна —
старожил Казанской, ветеран тыла. Живет на отцовском подворье с дочерью Раисой.
Здесь прошли ее детство и юность, здесь вся ее жизнь.
Получить образование казачке Насте не привелось.
Только и успела освоить азбуку в первом классе. Шел 1917 год. Да и отцу нужна
была помощь. Братьев-то не было, а наделы земли и при дворе, и в степи.
Девчонкой пасла гусей и овец, управлялась с упряжкой быков. Она погоняет, а
отец за плугом. С весны до самого снега в поле. А потом стригли овец, пряли
шерсть, вязали носки, платки. А сколько хлопот было с коноплей! Ведь сами
растили, производили волокно, пряли холсты, отбеливали в навозе и полоскали в
Кубани, а потом сушили на лугах. В долгие зимние вечера девушки собирались у
кого-либо в хате: кто шил, кто вязал, кто вышивал. Руки заняты делом, а душа —
песней. Как задушевно Настя пела! Ее и сейчас в станице называют
Настей-певуньей. На одной из таких вечеринок она познакомилась с Петром
Пензевым (внизу справа и в центре верхней фотографии), будущим супругом.
В восемнадцать лет Анастасия (на снимке в центре
страницы крайняя слева) стала женой и хозяйкой. Все ладилось у молодых. Лошадь,
коровы, необходимый скарб. Но началось раскулачивание, преследование казаков.
Отец Яков Киреевич, получив предупреждение, уехал с кумом Яковом Дунаевым и
еще одним сослуживцем в Баку. Там и скрывались от преследования, но
азербайджанцы не жаловали казаков. Пришлось перебраться к собратьям, терским
казакам, в Кисловодск. Так Якову и не довелось вернуться к семье, в 1936 году
умер на чужбине. О том времени Анастасии Яковлевне напоминает фотография,
которую отец передал из Баку в Казанскую нарочным. (На фото, как вы уже знаете,
Яков Тарусин, слева его кум Яков Дунаев, а в центре их сослуживец, имя которого
сейчас никто не помнит). На обороте снимка рукой Якова написано «Дорогому
семейству Тарусинамь» (фоторепродукция внизу слева).
1928-1929. 1930-1932 годы. Это время принесло
немало горя во многие семьи. Одних высылали в Сибирь и на Урал. Других обрекали
на погибель комбеды (комитеты бедноты). Их уполномоченные ходили по домам,
дворам и огородам со специальными штыками, — рассказывает Анастасия Яковлевна.
Искали зерно, муку, которые люди прятали и в землю, и в колодцы. кто куда мог,
чтобы не умереть от голода. А представители новой советской власти все
забирали, даже фасоль из крынок высыпали, а у нас и недоеденный арбуз со стола
прихватили. Только швейная машина, которую закопали в огороде, и уцелела.
— В 1936 году, — вспоминает Анастасия Яковлевна,
— пришла весть о смерти отца, а зимой 1941 года трагически погибла мать. Сильно
обгорела во время пожара в нашем доме и скончалась от ожогов. Пожар тушили всем
миром, но полусгоревший дом пришлось долго еще восстанавливать. Мужа призвали
на фронт. Его боевая судьба сложилась непросто. Петр Пензев попал в плен.
Германия, Югославия, лагеря для советских военнопленных тяжело отозвались в
судьбе этой семьи. В 1946 году. при обмене военнопленными, бывшего рядового
Пензева сослали на Урал. В городишке Половинка бывшей Молотовской области, ныне
Угле-Уральск Пермской области, он, как и многие другие военнопленные, а значит
предатели по существующим тогда установкам, добывал в шахтах уголь. Анастасия
не выдержала разлуки. Собралась и поехала с дочерью в далекий и чужой
городок. Через шесть лет они вернулись в Казанскую. Петр был тяжело болен.
Спустя два года он умер от заболевания легких.
Несмотря на
крутые повороты жизни, революцию, гражданскую войну, коллективизацию и голод.
Великую Отечественную войну и нелегкие годы восстановления,; Анастасия Яковлевна
живет долго и сама удивляется за что ей Бог отпустил столь долгий век. И ведь
что интересно: до сих пор не иссякает в ней жизнелюбие, тот самый оптимизм,
который и помогает преодолевать трудности, сохранять силы. И теперь бабушка
Настя любит песни, особенно старые, казачьи.
«Тарусов» - зовут этот остров казанцы
Это письмо пришло к нам от жительницы Казанской А.Я.Тарусиной. О ней мы
рассказали в публикации «Сколько видано-перевидано...» («Колос», 30 января с.
г.) Анастасия Яковлевна поведала историю, связанную с известным в Казанской
островом под названием Тарусов. По одной из версий, его название произошло от
рода Тарусиных. Впрочем, вот как об этом рассказывает сама Анастасия Яковлевна.
С островом, который казанцы прозвали Тарусов, связано много
легенд. Многие мальчишки, теперь уже зрелые, а то и пожилые мужчины, помнят как
бабушки в детстве запрещали им переплывать брод и ходить на остров. Там, как
вспоминают одни, во время гражданской войны скрывались белые, а в годы Великой
Отечественной войны нашел пристанище дезертир. Даже, рассказывали, прятался и
преступник, который повесился на одном из деревьев, чтобы не попасть в руки
правосудия. Но детвора, несмотря на запреты, плавала, собирала калину, а в
трудное послевоенное время лакомилась белым наливом. Яблони, давно уже
одичавшие, посадил в конце девятнадцатого века мой дядя, Николай Тарусин.
До сих пор можно услышать рассказы об отшельнике,
старообрядце, который жил на острове в начале двадцатого века. Этим
отшельником и был в последние годы своей жизни дядя Николай.
В нашей семье хранится предание, которое передается из
поколения в поколение, а многое я сохранила в памяти с детских лет.
Старший брат моего отца Николай Тарусин был уважаемым в
станице человеком, Георгиевским кавалером. По семейному преданию, ему царем
жалована грамота и дарован остров, за которым впоследствии и закрепилось
название Тарусов. Конечно, сейчас этот факт мне трудно подтвердить
документально, ведь прошло 100 лет, сама грамота не сохранилась, лишь цепкая
память выхватила из детства воспоминание об интересной бумаге с изображением
реки Кубань на карте и текстом, который нас, детей, тогда мало интересовал.
Видимо, это и была та самая грамота, но после революции
1917 года она потеряла свою ценность, а потому бумагой могли играть самые
младшие Тарусины. Что бумага, революционный переворот перекроил многие судьбы!
Семья Николая жила в добротном доме, который он построил в
станице на перекрестке переулка имени Буденного и улицы Свободной. Сейчас в
нем размещается жилищно-коммунальная служба. А на лето переезжал в лесной дом,
деревянный сруб, выстроенный на острове. Мы с отцом ездили в гости к дяде
Коле. Лошадей оставляли на лугу, на лодке переправлялись на остров. Он посадил
яблони, груши, абрикосы, малину и ежевику. Дядя был гостеприимным, угощал всем,
что было.
Любовь ко второй жене, красавице Варваре, заставила его
отречься от православной веры. Он стал старообрядцем. Дети: Фома и Настя -
выросли, а жена умерла. В конце двадцатых годов прошлого века семью дяди
раскулачили, выселили из дома. Дети к этому времени уже жили самостоятельно.
Сын отделился, дочь вышла замуж и переехала в совхоз «Кубань», а отец
перебрался на остров в свой лесной домик, там и жил отшельником. В тридцать
третьем голодном году, старого, полупарализованного отца забрала к себе дочь. А
легенда о старовере-отшельнике до сих пор еще бытует среди старожилов
Казанской.
Скажете, красивую, загадочную историю придумала? Нет. Считаю
своим долгом поведать односельчанам то, что свято хранится в нашем роду, факты,
в которых у нас нет сомнений. Ведь время упорно бежит, вот и мне уже девяносто
пять. Год-другой и никто не узнает о Николае Тарусине. А многие односельчане
будут продолжать считать, что Тарусов остров получил название от зайцев-трусов,
которые спасаются на нем в дни разлива Кубани...
Столь необычный отклик на публикацию от самой героини нас не
удивил. Она поведала семейное предание. Подтвердить или опровергнуть его могут
работники музея. Во всяком случае, есть интересный повод обратиться к
дореволюционным архивам, поискать подтверждение семейному преданию и, наконец,
выяснить почему же всё-таки зовут остров Тарусов.
Строчки, написанные сердцем
Дневники Ивана Игнатьевича Дылева, которые ко мне
попали от родственников гвардии полковника, его тетушки К. С. Дылевой,
двоюродной сестры В.С.Лесновой и сестры его супруги А.И.Королевой, которые и
поныне здравствуют в Казанской, меня удивили. Не устаю поражаться той
поэтичности, с которой военный человек описывает свою малую родину, той огромной
любви к взрастившей земле, непритворному патриотизму. Вот у кого следует
учиться, вот кто должен быть примером для нас.
Прежде чем представить на суд читателей дневниковые записи,
думаю, уместно будет рассказать об их авторе.
Ивана, родившегося в 1917 году, нарекли в честь прадеда Ивана
Игнатьевича Дылева, участника русско-турецкой войны 1877-1878 г. г. Так уж было
принято у Дылевых: называть продолжателей рода именами отцов и дедов. А потому в
каждом поколении можно встретить потомков с совершенно одинаковыми именами и
отчествами.
Познав тяготы крестьянского труда, закончив семилетку, он
покидает станицу. И уже никогда не вернется сюда на постоянное место жительства.
Выпускника Ростовского мореходного училища направляют служить в Ленинградский
военный округ. Здесь его и застала Великая Отечественная война. Двести дней и
ночей капитан Дылев вместе с офицерами и солдатами полка стоял не на жизнь, а
на смерть на легендарном «невском «пятачке». С неизменным пистолетом-пулеметом
Шпагина через плечо, день и ночь на передовой в окопе, блиндаже. Офицер сам
считает, что чудом выжил, ведь столько раз смерть была совсем рядом.
Кавалер шестнадцати наград, гвардии полковник, ветеран войны.
Таков итог военной карьеры Ивана Игнатьевича. А сразу после войны
двадцатидевятилетний офицер приехав в отпуск в Казанскую, женился. В этом же,
1946 году, увез на новое место службы в Эстонию молодую жену, станичницу
Валентину Королеву. Через годы они переехали на очередное место службы, в
Воронеж. Здесь и прошла вся оставшаяся жизнь Дылева.
Прочитав его военные воспоминания, я поняла почему Иван
Игнатьевич стал инициатором создания памятника землякам, погибшим на фронтах
Великой Отечественной войны. Его поддержали члены правления колхоза «Родина» и
депутаты сельского Совета. На станичном сходе в 1966 году было решено поставить
в центре Казанской памятник. Скульптор из Воронежа А.С.Плотников осуществил
задуманное и 9 мая 1975 года, в тридцатилетний день Победы, памятник был открыт.
Иван Игнатьевич Дылев умер в 80 лет, похоронен в Воронеже. А
пожелтевшие листочки его дневников бережно хранят в Казанской. Вот эти
удивительные воспоминания.
Наша родословная берет начало в веках. Без корней в родной
местности, вредной стране человек уподобится степной травке перекати-поле.
Понятие о родной, отчей земле многое вмещает в себя. Это и дедовская глинобитная
хата-мазанка, где ты начал помнить себя, и окружающая тебя природа. Тут все: и
Кубань-река твоего детства, и бесконечные хлебные поля, и бег коня ретивого по
степи и косогорью, и удивительные дедовские рассказы о действительной службе и
походах на далекой русско-японской войне, и, конечно, песни, волнующие душу. А
каков мир нашего детства! Теперь это как сон. Кругом тебя неоглядная ширь, а в
детстве казалось — там, уа Кубанью, край земли. И немыслимо было поверить, что
за горизонтом — новый горизонт. Но с годами дорога удлиняется. Приедешь в
станицу, взойдешь на дивную Красную Казанскую горку, спуск с горы около
больницы, откуда тебе мир впервые открылся во всей красоте, и любуешься до
бесконечности. И хочется стоять долго, смиренно и священно, как у боевого
знамени.
И слова на ум приходят:
«Дали Отчие окинул
Загляделся на закат.
Постою я на кургане
Как у знамени стоят».
И вот вся она в тебе эта жизнь, не только та, что прожита
тобою, но и та, что прожита твоею родиною, отчею землею с ее радостями и
болями, с ее взлетами и падениями.
Излюбленными нашими местами в годы детства были дивные
косогоры и левады над Кубанью. Тихими вечерами подолгу сидим на кручах, наблюдая
за переливом множества огней за Кубанью и за мерцанием звезд на черном
кубанском небе. Снизу, с Кубани, тянет прохладой, свежестью, ароматом
разнотравья. Эти первые радости детства, неповторимые краски, запахи подарила
мне родная, отчая земля, моя малая Родина — Казанская.
С наступлением школьных каникул все лето пропадал с отцом
Игнатом Степановичем в степи. Я у него во всем первый и единственный помощник.
Цикл полевых работ начинался обычно с пахоты. Подцепив плуг (букарь) с двумя
лемехами, принимались пахать землю под яровые культуры. Отец — за плуготера, а
я за погоныча (погонщика). Ходить по колкой прошлогодней стерне и управлять
молодыми, необученными быками — дело нелегкое и непростое. Надо иметь терпение
и сноровку. Начиналась пахота с восходом солнца и заканчивалась с заходом. Это
был наш трудовой крестьянский день. Вслед за пахотой земли боронились деревянной
бороной с железными зубьями и засевали пашню зернам.
«Мам, папы хочу». Папа — это значит хлеб, так его называли
все казанские дети, вплоть до 20-30 годов. Хлеб — богатство народа, сила
державы. И профессии нет важнее на земле, чем хлебопашец. Без хлеба нет ни
завтрака, ни обеда, ни ужина. Хлеб — он испокон веков хлеб.
Окопная жизнь в блокадном Ленинграде, смертельные схватки с
врагом — отложились и запечатлелись в душе моей на всю оставшуюся жизнь. Всегда
полуголодные, мокрые, вечно недосыпавшие, грязные, закопченные...
Нас топили /в Неве/ не утопили.
Нас сжигали /на пятачке/ не сожгли.
Мы всего там испытали.
Даже больше, чем могли
О многом передумаешь на передовой — в окопе, в траншее, в
блиндаже — «пещере». Человеку надо и знать и любить, и беречь свою землю. Тогда
и умереть за нее легче и жить на ней безмерно хочется. Нам оставалось только
одно — еще крепче стиснуть зубы, самоотверженно, безоглядно бить лютого врага —
пришельца и получать мизерные граммы блокадного хлеба, суррогатных сухарей.
Не мыслю себя без Казанской, хотя и приходится жить вдали от
нее. Но там на малой Родине, всегда остается частица моей души.
Признаться, давно я мечтаю зачерпнуть горсть родной земли в
платок, чтобы в трудную минуту подержать на ладони комочки жирного кубанского
чернозема и мысленно увидеть себя средь кубанского паля. А, вдосталь
наглядевшись, отойти душой.
Все, что олицетворяет задушевную кубанскую красоту и высокую
поэтичность родной нашей природы, и сама Кубань-река в душах и сердцах живет,
словно она не река, а живое существо, притом большое, доброе, исцелительное.
Исстари передается придание, что Кубанъ-де от всяких бед и напастей лечит и
выхаживает. Устал ли, приболел ли человек, рану ли получил на войне, или людская
молва обидела — иди к кручам Кубань-реки. Садись на вершину у кручи и смотри во
все глаза и разумно слушай.
Буруном бежит вода, как
живая.
Серебрится снег в горах,
глаз лаская
И такая рядом тишь, право
слово –
Замираешь и стоишь
очарован.
Сколько красок здесь
вокруг
Сколько света!!!
Будто создана Кубань для
поэтов.
Слушай: буруном бежит вода, как живая в стремнину с обрыва
кусочек глины упадет, кукушка в лесу прокукует, рыба-сом всплеснет, взыграет. И
когда насмотришься на этот могучий разгон реки, на ее неудержимый порыв – сам
нальешься энергией Кубани, силы у тебя удесятерятся и ты чувствуешь, что уже нет
усталости, хворь тебя покинула и на ум теперь ни одна грустная мысль не
проходит.
Чертовски хочется жить.
Чудная легенда. Впрочем, вся Кубань — это край, где легенды
то и дело переплетаются с былью. Красота душу лечит. Наверное, о многом могли
поведать «седые» курганы казанского косогорья: «Митин», «Бекетов»,
«Межевой-Армейский», «Высокий», тот, что рядом с рекой Бейсуг. Этот старый
казачий курган издали нам всегда напоминал воина. Казалось, что на плечи его
наброшена крылатая, лихая бурка, а на голове — воинский шлем. Он стоял в степи
одиноким стражем. Пребывая в станице, я непременно навещаю «орлиное гнездо».
Внизу, в глубокой теснине,- стремительной круговертью бурлит, лихо казакует
пришпоренная Кубань. Все вокруг радует. Все тут близкое и родное. Кругом тишина
и удивительно пахнет спелой пшеницей, чабрецам, полынью. Тут по-особенному
чувствуешь свою приверженность к родной отчей земле. Всколыхнулись
воспоминания, пришли на память слова кубанских частушек, казалось вовсе уже
забытых:
«Сторона моя родная —
Все поля, поля, поля.
Здесь от края и до края,
Плодородная земля.
Черноземная повсюду,
И красивая на вид.
А земля ведь ласку любит,
Только вслух не говорит».
От множества впечатлений, на которые так щедра наша родная
земля, эти воспоминания останутся надолго, а станица Казанская станет еще
роднее, ближе. Спасибо тебе, родная земля, за все то, что ты дала нам в жизни,
и что еще дашь детям и внукам моих земляков.
На перекатах времен
Клавдия Степановна Дылева, последняя из этого
рода, и воспоминания ныне покойного
И. И. Дылева, гвардии полковника.
Как река начинает свое
течение с ручейка, так и род человеческий имеет начало. Как водная магистраль
набирает силу по течению, так и родословная нить каждого рода, от поколения к
поколению богатеет новыми личностями, семейными реликвиями, традициями и
жизненным опытом. — Деда, Дылева Ивана Игнатьевича, я не помню, — не спеша
начинает свой рассказ Клавдия Степановна. — Известно, что он участвовал в
Русско-Турецкой войне 1877-1978 г.г. Был лихим джигитом, который ворот двора не
признавал. На полном галопе перелетал через плетень-ограду. Был уважаемым в
станице человеком. Умер рано. Строевого коня вели за гробом до самого кладбища
— таков был его наказ. Да и своего отца Степана Ивановича знаю по единственной
фотографии 1904 года, сделанной перед отправкой в Манчжурию, на
Русско-японскую войну 1904-1905 г.г. (фото № 1). На ней станичники и
сослуживцы, справа — мой отец Дылев Степан Иванович с женой Душей (Евдокией
Лукьяновной) и сыном Николаем, а слева — младший урядник и отважный рубака
Ф.И.Криворучкин с супругой и сыном. Отец. по рассказам родных
был рядовым казаком, отличался джигитовкой и ценился в полку как
отважный разведчик. А еще Степан Дыпев — полковой запевала.
Таким, спустя много лет, вспоминает деда внук,
гвардии полковник Иван Дылев:
— Мой
родной дедушка С.И.Дылев (на фото № 1 второй справа) сделал для меня очень много
открытий. Это он первым поведал о нашей доброй трудовой и ратной родословной
станичных казаков Дылевых. Он был редкой души человеком. Доброта и трудолюбие
— его природный дар. Рассказы его я обычно слушал в степи, после ужина. Мой
отец, Игнат Степанович, уходил к лошадям, а мы с дедой Степой надевали зипуны,
укладывались под телегу на попону, прикрывались буркой и он молвил: «Ну,
внучек, слушай да на ус мотай...»
Но
продолжим рассказ о Степане Дылеве. На его долю выпало две войны:
русско-японская 1904-1905 годов и Первая мировая 1914-1917 годов. На
действительной службе прослужил около 10 лет. Прирожденный казак был отменным
конником, умел ловко и лозу рубить, и на полном скаку платок с земли поднять, и,
обернувшись под лошадью, ловко выстрелить из трехлинейки. Первая жена Степана
Ивановича — Душа — умерла рано. Остался казак с четырьмя детьми: Николаем,
Игнатом? Надеждой и Марфой. Но судьба подарила ему вторую спутницу жизни –
донскую казачку Марфу Ивановну Кутепову.
Женщина потеряла в революцию мужа Тихона
Кутепова. Его расстреляли белые. Да и сама вдова с пятилетним сыном Алексеем
чуть не поплатилась жизнью за то, что была женой красного. Белые в селе
повесили всех вдов красноармейцев, а Марфу отстояли родственники. Наказание
заменили поркой. Получив 50 розг, она потеряла разум и полгода находилась вне
себя. В 1921 году голод заставил ее покинуть родное село Летник в Ростовской
области и пешком идти на Кубань.
Узнав что тут есть хлеб, взяла сына и отправилась
не зная куда, не ведая, что ждет впереди. В степи, далеко от селений, чудом
уцелела от стаи голодных волков. Звери окружили путников. Марфа приготовилась к
смерти. Обняла сына, перекрестилась, легла на землю, прикрыв Алексея своим
телом. Волки покружили вокруг, но не тронули. Говорят, они, если чувствуют
присутствие ребенка, никогда не тронут. То ли это на самом деле так, то ли не
судьба была умереть столь страшной смертью, только беда миновала. Но в долгом
пути настигла другая напасть. Марфа заболела тифом, попала а больницу, а сына
Алексея отдали в приют. Выздоровев, донская казачка пришла в Казанскую и сразу
на биржу труда. Села перед закрытой дверью на ступеньках (в этом здании сейчас
на улице Красной продовольственный магазин) и ждет, когда биржу откроют. Вдруг
подошел казак, вдовец Степан Дылев, и поинтересовался: может ли она стирать да
готовить. Сначала Степам взял Марфу в работницы, а потом и в жёны. Родились
еще две дочери — Лина и Клавдия. Последняя, Клавдия Степановна, и по сей день
живет в станице.
Семья заметно прибавилась, только детей стало
шестеро. Алексей, сын от первого брака, отыскал мать в Казанской через 6 лет.
Намыкавшись по детским домам, мальчик не смирился с мыслью, что его мать
умерла, стал писать письма в родное село Летник. Оттуда и пришла весть, что
мать жива, живет в Казанской. Перебрался к Дылевым и Алексей. В хате по улице
Красной, которую строили еще при прадеде Иване Дылеве, было тесно, но дружно.
Между прочим, родовое село цело и по сей день. Теперь оно под номером 267. В нем
сейчас живет Клавдия Степановна Дылева.
На большом дворе просторная после реставрации
хата. Сейчас ее трудно отличить от похожих старых станичных строений. Лишь
войдя в избу, понимаешь, что стоит она не менее 100 лет. Как в годы прадеда
Ивана, как в бытность деда Степана здесь топится русская печь. Семейный очаг,
воспетый еще в русских народных сказках, где пекли хлеб и пироги, варили борщи
и взвары, где сушили валенки, где спала вся детвора от мала до велика.
Босоногое, не очень сытое
детство тех, кому сегодня за семьдесят и восемьдесят лет. О нем вспоминает и
Иван Дылев, тот самый, что стал гвардии полковником:
— Воду-то с Кубани ведрами носили на коромыслах.
Поднимали на высоченную гору. Это намного позже стали её возить в бочках на
лошадях. Осенью нужно было замачивать коноплю в ледяной воде. Кровяные мозоли
на руках долго потом не сходили. Ткацкий станок всю зиму в хате стоял. Ткали
зимой и днем и ночью. Много требовалось холста на большую семью. Нелегкой была
та давняя жизнь.
Вот и дошли мы до очередной, четвертой ветви генеалогического дерева
Дылевых. На снимке 1920 года — самый
известный представитель рода, трехлетний Иван
(будущий военный) с отцом Игнатом Степановичем и матерью Ефимией
Тимофеевной Дылевыми.
Рожденных в лихую годину Октябрьской революции
Ивана и его брата Федора ждало отнюдь не безоблачное детство. Как вспоминают
его родные, мать умерла рано, а отца по доносу в 1937 году раскулачили как
зажиточного кулака. А у этого кулака только и были конь, седло, казачья форма,
надел земли да два сына. Игната сослали на Урал и поныне о нем, ничего
неизвестно.
Младший сын Федор погиб в Великую Отечественную
войну. Пал в атаке в 1943 году и похоронен в братской могиле где-то в
окрестностях Кореновска. А Иван, видимо, по сложившейся традиции в казачьем
роду, стал профессиональным военным. Закончив семилетку в Казанской, уехал в
Ростов-на-Дону, в мореходное училище. Прошел Великую Отечественную войну,
женился. Служил на западных рубежах Советского Союза — сначала в Эстонии,
потом в Ленинградском военном округе. После переехал поближе к югу, в Воронеж,
преподавал военное дело в технологическом институте.
Иван Игнатьевич Дылев прожил 80 лет. Но и поныне
о нем осталась добрая память в Казанской. Памятник воинам-освободителям,
который стоит в центре станицы, создан по его настоянию воронежским скульптором
А.С. Плотниковым, как подтверждают старожилы, совершенно бескорыстно. Лирик по
складу души, он вел дневники, записывал яркие моменты из своего детства и
юности, впечатления от приездов в Казанскую из Воронежа, где обосновался с
семьей, и стихи, которые сами складывались от переполнявших сердце чувств и
воспоминаний. Вот как он описывает свое детство:
Едем на мельницу ли, маслобойку, отец и дед
Степан обязательно потихоньку песню ноют, а я к ним с вопросом пристаю: видел
ли дед волка-бирюка, страшно ли было на войне с японцами, ездил ли верхом на
дикой лошади?»
В роду Дылевых коня почитали испокон веков.
«Казак в седле родится» — любил говорить дед Степан, приучая нас, внуков, к
лошадям. Дед жил небогато, всегда в нужде, но лошадей и для себя, а потом и
сына Игната, имел строевых, хороших кровей. А как пели дед Степан, отец Игнат и
дядя Коля. Красивые голоса: два тенора и баритон, стройное многоголосое. Как
соберутся — и полилась песня. Возвращаются, бывало вечером с полевых работ и
поют. От самого Высокого казачьего кургана слышно. А до него километр, а то и
больше.
Иногда увлекательные рассказы проходили на
казанских косогорах, у круч Кубани на «байдаках», на лугу в «русских левадах»,
на курганах Бикетов, Митин, Межевой армейский. Помнится, как-то дед Степан
водил нас на казачий курган, тот самый, который стоит в открытой всем ветрам
казанской степи. Станичники именуют его Высоким.
Очень эмоционально, в ярких подробностях автор
дневников описывает самые любимые детские казачьи увлечения — водить коней на
водопой и ночное. Но только вчитайтесь в эти дневниковые строчки из дневника
Ивана Дылева:
«Разве можно забыть любимое занятие далеких лет,
когда водили коней на водопой в Кубань, а на обратном пути — лихие скачки,
состязания кто кого обскачет. Орлик — любимый конь, уже был приучен и знал
рубеж, откуда начинался «аллюр три креста» и «бешеный карьер». Он горячится,
нервничает и, почувствовав волю отпущенных поводов, подхватывал седока,
подобно урагану. В таком порыве коню не страшны ни косогорные овраги, ни
промоины, ни крутой подъем горы. Споря с ветром, мелькая копытами и встряхивая
гривой, он летел стремглав вперед, похрапывая, не уступая первенства рядом
несущемуся скакуну.
Скакали охлепьем, без седла. Итого, кто первым
выскочит на гору, встречали с уважением восторженные, улыбающиеся зрители. Это
мальчишкам была награда.
Другой такой любимой страстью нашего детства
было ночное. С наступлением ночи все молодые пастухи собирались у костра и с
затаенным дыханием слушали старого конюха-табунщика. Мудро и поучительно
рассказывал он о двухметровых и двухпудовых кубанских сомах — рыбах, о конских
повадках и характерах, о том, как лечить натертые конские холки, какой должен
быть особый догляд за копытами лошади, о твердости и мягкости косы и каким
бруском ее точить. Глубоко за полночь длится беседа-сказ.
Плывут над ночной степью протяжные, задушевные
песни: про Хасбулата удалого, про калинушку-размалинушку, про казака, скачущего
«через долину, через кавказские края». Исстари и до наших дней станицу Казанскую
называют самой песенной, самой голосистой на Кубани».
Анастасия
из первопоселенцев
История Казанской ведет отчет с 1802 года, когда
ее начали заселять казаки из других уголков Российской империи, перебираясь
целыми семействами со всем домашним скарбом. Так случилось, что жизнь и меня
объединила с людьми, родословная которых уходит к первопоселенцам. Моя сноха
Татьяна из рода Гич, а внуки — Дима и Женя — представляют седьмую ветвь
поколения этого рода.
Не удивляйтесь тому, что на фотографии Анастасия Киреевна
сидит перед микрофоном. Этой фотокарточке шестнадцать лет. Тогда в станицу
приезжали студенты Кубанского госуниверситета, чтобы записать у старожилов
старинные мелодии: песни линейных казаков, маршевые, военно-походные, свадебные
и украинские напевы. Студенты неслучайно заглянули к пенсионерке. Гич Анастасия
Киреевна двадцать лет пела в хоре станичного Дома культуры. Она помнит одного из
первых его руководителей — И.Ф.Дмитриенко. Это с ним хор ездил в Краснодар, на
спевки к В.Г.Захарченко. До сих пор удивляюсь ее задушевному пению. Девятый
десяток, а она прядет, вяжет и поет. Я по роду своей деятельности помогаю
Анастасии Киреевне, частенько бываю у нее дома.
В чистом поле за Кубанью
— Мой прадед, — вспоминает Гич, — пришел на
черноземный юг Кубани с Полтавы, пришел на пустое место, в дикую степь.
Фамилия прадеда была Гичев, это со временем, когда уже в советское время меняли
паспорта, ее как-то уж очень произвольно сократили и вышло Гич.
Получили земельный надел, построили хату-мазанку, покрыли
камышом. Хозяйственный двор большой, целый квартал занимал, от перекрестка
Красноармейская - Октябрьский до улицы
Гоголя. Прадеда не знаю, уже и имени не помню, рассказывает Анастасия
Киреевна. – А вот деда Спиридона детская память запечатлела цепко. Дед смог
стать казаком через двадцать лет. Таково было правило: производить
малороссийских переселенцев в казаки после того, как проживут на кубанской
земле 20 лет.
Здесь, в Казанской, у деда Спиридона родилось семь детей:
Андрей, Мирон, Иван, Семен, Андрей, Сергей и Кирей. Батюшка давал имена
родившимся по святкам, вот почему два сына носили одно и то же имя — Андрей.
Земля у Гичевых прибавлялись, т.к. каждому сыну полагался надел. Трудились в
поле от восхода до заката солнца. Но заросшие терном целинные степи одной семье
обработать было не под силу. Это заставляло казаков собираться в общину.
Пять-шесть семей объединялись и сеяли на быках пшеницу, а потом жали серпами. И,
собранную в снопы, ее свозили на можарах на дворы, где и молотили. Молотилку
перевозили от одного члена общины к другому, согласно очереди. На время жатвы
практически все перекочевывали в степь, даже грудные дети в
люльках лежали у закрайка поля. А детишки постарше присматривали за младшими.
В густом терновнике, что окружал наделы, водились волки.
Бывало, что хищники загрызали лошадь или корову.
Пасли овец, или как тогда говорили, чабановали, по очереди.
Весной выгоняли овец в поле (на толоку) и до самого снега держали их на
подножном корню. И Насте приходилось видеть деда в чабанском снаряжении. На
поясе большой охотничий нож, бараний рог с нафталином, чтобы засыпать раны у
овец, бутылка с дегтем для заживления ран, ножницы и чабанская яранга (это
специальное приспособление из захвата и держака для ловли овец).
— Помню, — возвращаясь мысленно в далекое детство,
неторопливо рассказывает Анастасия Киреевна, — как мы бегали смотреть
чудо-машину, которую привезли из-за границы. Быки на подводе тащили паровую
молотилку. «Паровик» растапливали соломой. Он гудит, барабаны вращаются,
колосья разбиваются, зерно, собравшееся на ситах, проваливается вниз. И по
желобу уже чистая пшеница ссыпается в мешки. Часть урожая закладывали себе, а
часть сдавали в государственную засыпку. Казанская всегда славилась сильной
пшеницей.
Деньги деда Спиридона
Много средств требовалось Спиридону, чтобы снарядить сыновей
на военную службу. Скакуны у Гичевых были свои, целый табун, а все остальное —
седло, черкеску, саблю — предстояло каждому справить. Не зря тогда говорили:
«Гвоздь подкову спасет, подкова — коня, конь — храбреца, храбрец —
Родину-мать». Старшего, Андрея, дед Спиридон снарядил, а для остальных стал
копить деньги. Отец складывал бумажные купюры на русской печи, в лаз у
дымоходной трубы, куда протискивалась только рука. Но грянула революция и , как
поется в песне, «бесполезною бумагою стали деньги с двуглавым орлом».
— Я, когда играла на печи, — рассказывает Анастасия
Киреевна, — доставала длинные, красные бумажки, рассматривала их, а дед сидел
за столом и грозил пальцем, сокрушаясь: «Лопнули деньги, лопнули...». Эти
красивые банкноты уже не имели прежней ценности после революционных перемен в
стране.
А старший сын Андрей стал офицером и задолго до революции
1917 года дал присягу верою и правдою служить царю и Отечеству, встал под
знамёна белой армии. А после не мог нарушить присягу и перейти на сторону
революции, за что в 1937 году был репрессирован и расстрелян. Этот факт
впоследствии скажется на судьбе Насти — племянницы белого офицера. Но об этом
позже. Пока же в семье все шло своим чередом.
Сыновья подрастали, отделялись. Сергей женился в Ловлинской
и там осел. А Кирей остался на подворье отца. Женился на Ульяне Соловой (на
верхнем левом фото — крайняя справа с годовалой Улей на руках, рядом — Анна, их
бабушка — жена Спиридона, и ее сын Василий, который погиб во время войны под
Тулой).
Эта фотография датирована 1916 года, а потому на ней нет
младших дочерей: Насти, 1921 годом рождения, и Татьяны, 1925 годом рождения.
Сколько себя Анастасия Киреевна помнит, всегда в заботах и
труде. С малолетства приучена к нелегкому крестьянскому труду. Отец располагал
большой отарой овец, заложил большой сад, вокруг которого стеной стояла бузина.
Запах ее цветов отпугивал плодожорку, а потому плоды получались на славу, урожаи
снимали богатые. Трудились в семье все от мала до велика. Стригли овец, пряли
шерсть, вязали носки, платки. Отец Кирей обрабатывал овчинные шкуры и мастерски
шил на машинке «Зингер» женские и мужские тулупы, зипуны, даже кожаные брюки.
Подраставшие помощницы-дочки шили, вышивали, пряли шерсть и вязали носки,
платки. (До сих пор Анастасия Киреевна прядет на видавшей виды пряхе шерсть и
вяжет носки единственной дочери Екатерине, зятю, внуку, внучке и пяти правнучкам
и при этом напевает старинные казачьи песни). Когда старая хата, построенная
еще родителями Спиридона, обветшала, Кирей построил новую, намного просторнее
прежней, крытую железом, с водосточными желобами. А во дворе выкопал бассейн и
талая вода, дождевая стекала в него. Разрушая старую хату, обнаружили в
лазу-тайнике деньги Спиридона.
Новая жизнь станицы
Тридцатые годы. Коллективизация. Дочки ходили в школу.
Комбедовцы увели со двора упряжных быков, овец, кормилицу— высокоудойную
корову Белку в колхоз. Реквизировали хлеб, муку в амбарах. А также и шубы, и
швейную машинку, и ткацкий станок — все ушло в коллективное хозяйство. С
расстройства Кирей слег: еще бы, лишили добра, нажитого потом и кровью, сразу
всю семью, пятерых детей. Спасались от голода кто как мог. Ульяна, мать, взяла
двенадцатилетнюю Настю и пешком ушла в Тбилисскую на заработки. Вручную
пололи озимые, собирали урожай до последнего колоска. А Нюра с младшей Таней
ухаживали за отцом. Питались фруктами из сада, молочаем, цветами акации,
сурепкой. Это спасло их от голода, а отец скончался в голодном 1933 году. Нюра
написала письмо в Москву, рассказала о том, как семью лишили всего имущества.
В станицу пришел ответ и местная власть вернула корову Белку.
Непростой казачий нрав
Кирей и Ульяна
слыли глубоко верующими людьми. Мать запрещала подрастающим дочерям выходить
замуж за «хохлов», а тем более за староверов (в те времена это было позорно).
«Только за казака», - стояла она на своем. А старшая, Уля, ослушалась и вышла
замуж за «хохла». И уже имея двоих детей, как-то в Прощеное воскресенье
явившись к матери и трижды поклонившись ей в ноги, с мужем и детьми просила
прощения. Но мать не простила, бросив хлестко: «Венику кланяйтесь». А внука
каждый раз встречала словами: «Ну что, «хохол», пришел?»
Но резко изменившая судьбы и уклад казаков жизнь продолжала
вносить свои коррективы. Несмотря на лишения, голод, Анастасия успешно закончила
школу-восьмилетку и в 1937 году поступила в Анапский сельскохозяйственный
техникум (на фото вверху она с подругам и сокурсницами). Вскоре девушка стала
комсомолкой, к тому же активисткой. Ее рекомендовали в партию, но в анкете она
утаила факт, что дядя Андрей был белогвардейским офицером и расстрелян в 1937
году. Хотя племянница никогда не видела дядю-белогвардейца, ей вынесли строгий
выговор по комсомольской линии. Дорога в партию закрылась.
Госэкзамены Настя сдавала в 1941 году, когда Анапу уже вовсю
бомбили фашисты. На практику вчерашнюю студентку отправили в Моздок, где
молодого специалиста мобилизовали рыть противотанковые окопы.
Тридцатиградусный мороз, девчата в демисезонной одежде на линии обороны.
Всего и не расскажешь, что пришлось пережить за годы войны. Наконец под
Георгиевском немцам отрезали дорогу для наступления. Затем последовало
освобождение Моздока, а затем и Кубани. В 1944 году Анастасия вернулась в
родную Казанскую. Ей предлагали по комсомольской путевке ехать
восстанавливать Ленинград, но осталась в станице. Здесь не меньше было работы.
Местное коллективное хозяйство очень нуждалось в агрономах, здесь она и
пришлась ко двору. Вышла замуж за инвалида войны, вырастила дочь Екатерину. Ее
трудовой стаж в колхозе «Родина» — 42 года. И до последних дней, несмотря на
почтенный возраст у нее был ухоженный сад, грядки с клубникой, малиной,
палисадник в цветах. А на усадьбе предков проживают сыновья, внуки, правнуки
Гич Татьяны Киреевны, младшей сестры Анастасии, потомки первопоселенцев станицы
Казанской.
Н.Прокошева. ст.Казанская.
Нет, не
Иваны мы, родства не помнящие
С семейной фотографии, на которой запечатлены трое дочерей с
мужьями, семеро внуков, девять правнуков и два праправнука Александры Гавриловны
Валуйской, в девичестве Гречишкиной, мне хочется начать рассказ о казачьей
семье, родословная которой берет начало почти что с основания станицы Казанской.
В двадцатом веке Варвара Трофимовна Коробко, мать Александры Гавриловны, из рода
первопоселенцев, влилась в семью Гречишкиных, выйдя замуж за Гаврилу Гречишкина.
В этой семье из рода в род передается предание, что отец Гаврилы - Николай —
доводится близким родственником Андрею Гречишкину, тому самому легендарному
сотенному, который погиб у Волчьих ворот, совершив подвиг, защищая Отечество.
Теперь ежегодно, 15 сентября, проходят в Казанской и Тбилисской поминовения
храбрых казаков.
Но вернемся к фото большой и дружной семьи Александры
Гавриловны (она в первом ряду в белой блузе). Снимок сделан в позапрошлом году
на восемьдесят пятом ее дне рождения. Признаюсь, всегда испытывала огромное
чувство уважения к тем, кто сумел в лихие годы переворотов, войн и репрессий
сберечь фотографии и другие реликвии семьи до нынешних дней.
А.Г.Гречишкина-Валуйская бережно хранит в альбоме немногочисленные снимки, а в
памяти такие далекие подробности детства и юности.
Доподлинно известно имя прапрадеда - Тимофей Коробко. А о
прадеде - Дмитрии Тимофеевиче
Коробко немного больше сведений. В его семье выросло пятеро сыновей: Трофим,
Иван, Тимофей, Константин и дочь Меланья. Это она берегла каждую фотографию,
чтобы передать детям и внукам. Земли в роду Коробко было много, а лошадей всегда
не хватало. Мужчины уезжали в казачьи пикеты, охраняли станицу от набегов
черкесов. Все тяготы хозяйства в основном ложились на плечи женщин, которым
приходилось не только стоять у печки, воспитывать детей, ухаживать «за худобой»,
как тогда называли домашнюю скотину, но и сеять хлеб. В поле работали на коровах
и быках, пахали сохой. Такие воспоминания сохранились о жизни прадеда.
Впрочем, быт дедовской семьи мало чем отличался от его
предков.
— Это у них, Трофима и Елизаветы Коробко, в 1898 году
родилась красавица-дочь Варвара — моя мать, — вспоминает Александра Гавриловна.
— О моих родителях, Варваре Трофимовне и отце Гавриле Николаевиче Гречишкиных,
у которых родилось 12 детей, а материнская заслуга была отмечена
правительственной наградой - медалью «Мать-героиня», я часто вспоминаю, пытаюсь
понять то трудное и противоречивое время.
Мама вышла замуж в 1918 году, вошла в семью Гречишкиных, где
существовало предание о том, что они из одного рода с сотенным командиром
Андреем Гречишкиным, что погиб с сотней у Волчьих ворот, кого с недавних пор
ежегодно поминают казаки и в Казанской, у креста вновь отстроенной часовни, и в
Тбилисской - на месте страшного боя. Но в те годы об этом опасно было
вспоминать. Заслуги предков-казаков могли обернуться арестом или ссылкой для их
родственников. То, чем гордились до революции, старались после спрятать от
чужих глаз и ушей.
В 1921
году у новобрачных родилась дочь Александра (о ней мы и ведем рассказ), в 1924 -
Прасковья, а затем семья прибавлялась каждые два года. В небольшом домике
становилось тесно, но жили дружно. Осенью 1932-го в их семейный мир ворвалась
беда. Комсод - (комиссия содействия советской власти), конфисковала все запасы
продуктов. Увезли картофель, кукурузу, даже творог и тростниковый мед. Увели
корову, быков, отобрали и плуг. Гаврилу Николаевича Гречишкина объявили
кулаком. Ему удалось уехать из Казанской в Темижбекскую, а через несколько дней
под по кровом ночи вывезти и семью, обреченную на голод. Но на новом месте
сытнее не стало. Александра Гавриловна помнит, как мать уговаривала детей
запивать щепотку соли кипятком, чтобы не опухнуть. Через три месяца дошел слух,
что в концессии (так люди назвали арендованные немцами земли на территории
совхоза «Кубань») есть работа. Что хозяева дают паек хлеба - по 800 граммов
работающим и по 400 на иждивенца. Гаврила и Варвара, оставив детей на попечение
старшей дочери Саши и матери, ушли работать к немцам. А по выходным Александра
пешком отправлялась в Казанскую, к переправе, чтобы перебраться через Кубань на
лодке, встретиться с родителями, забрать хлеб и принести его меньшим сестрам,
братьям и бабушке.
Слух о немецкой колонии, где кормили, быстро разлетелся по
округе. Голодные люди со всех концов ринулись к спасительной пристани. —
Однажды зимой, — вспоминает Александра Гавриловна, — я увидела страшную
картину, которую не могу забыть и теперь. На берегу стояла толпа голодных,
опухших людей. В лодку перевозчика набилось столько, что она на середине Кубани
пошла под лед. Крики, паника... А спасать некому. Все обессиленные. Домой
вернулась ни с чём. Еле дождалась следующего воскресенья. В то время много
голодного люда бродило. Мне одиннадцать лет. Иду по Русскому выходу на паром, а
оттуда с мешочком на плечах по лесополосе. Страшно, а идти надо. Один раз
из-за деревьев выскочил незнакомец в шинели и отнял хлеб. Сколько же я пролила
слез!
Настоящим праздником были воскресные дни, когда домой
приходили мать и отец и приносили сэкономленный хлеб. А если была пшеничная или
кукурузная крупа, из которой варили суп-кандер, то радости детей не было
предела. Только сейчас понимаю весь глубокий и суровый смысл выражения: «Да
отсохнет рука, бросившая под ноги хотя бы крошку хлеба». Вот почему наши деды
столь бережливы. И в сытое время не могли мириться с фактами вопиющего
безобразия: брошенным в помойку, валяющимся на земле хлебом.
Миновал голодный тридцать третий год, пробежал 1934. А в
следующем родился брат Иван. Семья прибавилась и в 1937 году. Но рождение пятого
сына, Николая, не принесло радости. Новая волна репрессий охватила Казанскую.
Благо, Варвару предупредили, что за мужем ночью придут. Шестого ноября,
накануне революционного праздника, Гаврила Николаевич, погрузив детей и
нехитрый домашний скарб, мчался на полуторке в станицу Удобную.
— Утром, — вспоминает Александра Гавриловна, — проезжали
через Армавир. 7 ноября. Веселые, нарядные жители города шли с портретами
Сталина, лозунгами в праздничной колонне. Гремела музыка. А мы вновь с клеймом
«семья кулака» скрывались от ареста. Мне тогда шестнадцать уже было, а не могла
понять, почему так происходит. Родители трудились с утра до ночи, все нажили
своими руками. Мы старались во всем им помогать. Но одни радовались жизни, а мы
вновь смотрели беде в глаза.
Об этом периоде жизни напоминает большая фотография. На ней
семья сфотографирована у хаты, где поселились Гречишкины в Удобной. Дед Трофим,
повзрослевшая Шура между отцом и матерью, на руках у отца Иван, а у матери -
Николай.
В этом году вышел указ Сталина о том, чтобы поддерживать
государственным пособием многодетные семьи. В семье Гречишкиных стали получать
по 2000 рублей в год на каждого ребенка до пяти лет. А за рождение восьмого
ребенка Варвару Трофимовну наградили медалью «Мать-героиня». Это существенно
поправило семейный бюджет. Гречишкины радовались таким, на первый взгляд,
мелочам как покупка ситца. В то время в селах мануфактура была в диковинку. Люди
выстаивали очереди, пересчитывались каждый день, чтобы купить хоть несколько
метров. И вот, когда в лавку привезли ситец, Гречишкиных пропустили без очереди.
Они купили ткань на всю семью. Мать сшила юбки, сарафаны, блузки. Ситцевым
обновкам радовались как царским нарядам. Время стремительно шло, но желание
вернуться домой не покидало Гречишкиных. Надежда, что им больше не придется
скитаться, одержала верх.
В Казанскую вернулись перед самой Великой Отечественной
войной с девятью детьми. В войну хлебнули горя с лихвой. Но в сорок четвертом и
сорок шестом в семье появились Павел и Анна.
— В военные годы пособие прекратили выплачивать, — говорит
Александра Гавриловна, — зато после получили сразу 12000 рублей. Невольно
задумываешься о превратностях жизни. С одной стороны забота руководителя страны
о многодетных семьях, с другой - репрессии. Историки найдут этому объяснения.
Мне же порой кажется, что за многими фактами скрывались зависть, месть,
карьеризм тех, кто жил рядом. Тогда ведь достаточно было доноса, чтобы
завертелась страшная машина наказания. Гречишкиным удалось избежать ареста и
гибели отца, ссылки и горькой доли сирот, которая неминуемо грозила детям
репрессированных.
Александра Гавриловна выросла в большой семье, с одиннадцатью
братьями и сестрами. Да и собственная сейчас насчитывает около двадцати пяти
человек. На ее 85-летний день рождения собрались все. Кроме мужа, который ушел
из жизни три года назад. Он, от природы наделенный музыкальным талантом, с
удовольствием играл на балалайке. А на бабушкином юбилее звучал семейный
оркестр. Две дочери, унаследовав отцовский дар, стали профессиональными
музыкантшами, играют на баяне и аккордеоне. Зять и два внука тоже избрали своей
профессией музыку. Один из внуков, Василий, серьезно увлекся родословной. Он
собрал все семейные корни в единое генеалогическое дерево в своем компьютере.
Казанская - родина его предков, этой осенью отметила свое 205-летие. И его
роду-племени больше двухсот лет.