ЧАСТЬ 2:  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

ЧАСТЬ 3:  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28

9



Филипп Козьмич долго не мог решиться написать о судьбе сына. Так долго, что жена Стеша прислала телеграмму на имя командира полка, прося известить о местонахождении мужа, войскового старшины Филиппа Козьмича Миронова.

А фронтовая жизнь шла своим чередом. Бьют барабаны, орут команды офицеры, кидая в бой все новые жертвы. Теперь уж поневоле война засасывала в кровавый круговорот и Филиппа Козьмича Миронова. После гибели сына он стал угрюмым и неразговорчивым. Кидался в такие рискованные боевые схватки, что непонятно было, как он из них выходил живым. Будто намеренно искал смерти, а она его не брала. Его черед, стало быть, не наступил?.. А награды продолжали сыпаться. Орден Св. Анны 2‑й степени с мечами... Орден Св. Анны 1‑й степени...

В это время в полк пришла разнарядка на офицеров, достойных направления на учебу в академию Генерального штаба.

Филипп Козьмич Миронов, как известно, был старшим помощником командира полка по строевой части. А командиром – полковник Ружейников, тот самый, которому во время драки в гимназии Филька Миронов влепил несколько горячих пощечин... Тот самый Ружейников, который в 1906–1907 годах был окружным атаманом Усть‑Медведицкого округа Войска Донского и арестовал смутьяна подъесаула Миронова. Когда Филипп Козьмич прибыл в полк и ознакомился с его боеспособностью, то понял, что полковник Ружейников как был посредственностью, так и остался – ни высокая должность, ни фронтовая обстановка ничему его не научили. И вот у такого бездарного командира Миронову суждено стать первым помощником. Полковник Ружейников к тому же оставался ярым монархистом и не терпел вольнодумства. Это особенно проявилось в характеристике, которую он выдал своему первому помощнику на предмет рекомендации для направления в академию Генерального штаба. Смысл ее был таков, что, мол, способнейший офицер, одаренный сверх меры, но в голове бродят социалистические идеи. Как был смутьяном еще в 1906 году, так и остался им... Полковник Ружейников дословно пишет следующее: «Миронов очень способный и храбрый офицер, и его следовало бы послать на учебу в академию Генерального штаба, но это, к сожалению, сделать нельзя: он чересчур революционно настроен. Я нарочно посылаю его в самые опасные операции. Сына у него убили, а его, окаянного, и пули не берут».

Вот так, Филипп Козьмич, ты для начальства не герой войны, не прославленный разведчик русской армии, а «окаянный» человек. Знал Миронов об этой характеристике, из‑за которой чуть было не попал в «академики», до отмалчивался даже тогда, когда офицеры‑сослуживцы заводили с ним разговоры или пытались вовлечь в какие‑нибудь скупые фронтовые радости. Пока же он чувствовал себя живым человеком только в долге перед Отечеством, перед родимым краем. Признавал еще одно – ярость в бою с врагом. Смертельным... Тогда он становился просто‑напросто убийцей?.. Все – убийцы на войне.

А как стать просто человеком? Человеку – стать Человеком? Как? Миронов часто задумывался над этим вселенским вопросом, хотя и понимал, что он возник в умах людей с того времени, когда человек обрел своего бога – слово. Когда он начал осознавать, что его окружает и что над головой возвышается мироздание, доступное пониманию только высшего разума... А в обыденной фронтовой жизни‑смерти о каком обретении человеческого в Человеке речь, если все озверели до первобытной одичалости и на уме только одно – убить себе подобного. Да не просто убить, а, во‑первых, как можно больше, во‑вторых, получить еще и награду, и в‑третьих, – известность и славу храбрейшего сына Отечества... Чушь!.. И как же тогда быть с призывом Евангелия: «Не убий»?.. Если и дальше будет продолжаться бессмысленно‑жестокое смертоубийство, то можно перевести и сам род людской? Или отбросить его в первобытные лесные чащобы...

Как помочь себе и людям, чтобы они остановились, оглянулись и ужаснулись, в опаснейший момент сообразив, что так жить нельзя. Что биологическая суть человека состоит не в умерщвлении себе подобных, а в радости встреч и восхищении творением Бога... Родина... Дон... Хутор Буерак‑Сенюткин... Усть‑Медведицкая... Гумно... Ток... Тяжеленный цеп и звезды на мирном небосклоне кажутся теперь детским сном.

Взять бы сейчас деревянную лопату, зачерпнуть из пшеничного вороха зерно, поднять на уровень головы и начать веять, тихонечко потряхивая ее. Ветерок уносит мякину, всякий мусорок, пыль, а на разостланный брезент на земле падают добрые, крупные зерна. Янтарные, пахнущие миром и детством. Это как огонь, очищающий от всякой скверны...

Отгоняя тяжелые, как сама война, мысли, Миронов иногда, мучаясь бессонницей, загадывал, что вдруг даже не в глубоком сне, а в забытьи увидит Дон‑батюшку реку... Или родной курень, а в нем детей, жену... Но прошлое кажется неповторимым сном. Как нельзя дважды войти в одну и ту же реку... Остается в удел мучительная правда действительности... Может быть, исповедь нужна и причастие, как в страстную неделю перед пасхальным днем Воскресения Христа?.. С пламенем свечей, колеблющихся от весеннего ветерка, возникшего в храме. Повернуть память в обратную сторону. Назад. Но это же страшно трудно. Или сердце так устало и остыло, что не хватит сил всколыхнуть его?.. Собери же силы. Ты же борешься за правду. Иначе погибшие друзья, а они все могут, могут хриплым, душераздирающим криком разверзнутых страхом ртов призвать его к ответу за всех в муках покалеченных, убитых... Когда‑то полные жизни, гордые, отчаянной храбрости молодые донские казаки... Ведь война забирает только сильных, молодых, в расцвете сил – физических и духовных. Им было еще страшнее, чем умирающим в родимой стороне, среди близких и родных. Они умирали, прощаясь с жизнью не отпетые и не причащенные, среди крови и грязи окопов и вшей... Лишенные святости и прощания... И их смертельный страх проникает в так называемые живые души и там начинает разрушительную работу, превращая человека в особо яростного, остервенелого и беспощадно нетерпеливого зверя...

Не поколебало разрушительного настроения‑мышления Миронова даже такое неординарное событие, как приезд Его величества самодержца всея Руси Николая II на фронт. Большинство генералов, офицеров и нижних чинов в приподнято‑возбужденном состоянии пребывали по этому случаю. Царь с цесаревичем наследником Алексеем прошел пешком по всему фронту войск. Потом войска прошли церемониальным маршем мимо царственных особ... Царь вручал Георгиевские кресты... Посетил лазарет. Наклонился над изголовьем одного солдата, а тот потянулся рукой к царской одежде, пощупал ее – не сон ли это?..

Наконец Николай II позволил себе познакомиться с прославленным русским разведчиком Филиппом Козьмичом Мироновым... Какая честь!.. Вокруг Миронова завертелась такая карусель предупредительности и восторга, что он никак не мог понять, почему все вдруг стали счастливыми и влюбленными в него – нелюдимого, сурового, заросшего черной бородой. Взгляд когда‑то огнем сверкавших глаз потухший, безразличный. Может быть, только походка осталась упругая, легкая, будто он не по земле ходил, а по воздуху... А может быть, при всей его внутренней трагичности, именно из‑за его честности, правдивости и отчаянной храбрости вокруг него создавалось своеобразное поле порядочности и добра? Люди это тонко чувствуют. Он видел, что радуются и казаки, его братья, значит, и в самом деле – нужно и почетно – быть представленным его величеству. На фронт неожиданно прибыла и царица Александра Федоровна со всеми четырьмя дочерьми – Ольгой, Татьяной, Марией, Анастасией. Им‑то что тут нужно, размышлял Миронов. Или показать всему миру, что не только народ и царская семья едины, но что и армия тоже едина с престолом?..

Но сам‑то Миронов как относился к особе царя? По крайней мере, с детства ему внушалось, что царь – помазанник божий. И на земле выше царя никого и ничего не бывает. Во всех почти ребячьих играх, кто первым взбирался на самую крутую скалу или самое высокое дерево, гордясь, кричал: «Я – царь!..» И никто не смел возражать. Это мальчишеское законное право завоевывалось ловкостью, хитростью, быстротой и силой. На Дону все хорошие и плохие дела были связаны с именем царя. Он и благодетель. Он и душитель свободы и казачьей вольницы... А теперь на фронте тайные агитаторы от большевиков, возникающие в сотнях и полках, внушают, что главный виновник всех бед и несчастий – царь. Кровопивец. «Кровавый Николашка»... Надо его уничтожить, и тогда кончится война, все разойдутся по домам и наступит мир и благоденствие на многострадальной русской земле.

Миронов ведь и сам выступал против царских указов, сопротивлялся притеснениям, которые творили различные чиновники от имени царя. Но тогда все это воспринималось как‑то абстрактно, что ли, а сейчас вот он стоит перед живым царем, рассматривает его внимательно без особого умилительного восторга. Может быть, именно потому, что не ощущает его, может спокойно разглядеть, примечая даже некоторые детали лица... Неужто этот рыжеватый, невысокого роста и, видать, не особенно крепкого телосложения мужчина, кроткий и какой‑то робкий, и есть тот самый – кровопивец, «кровавый Николашка»? И в его маленькой холеной ручке заключена такая адская сила, которая управляет жизнями миллионов людей?..

Рядом стоит наследник, цесаревич Алексей. Хорошенький мальчик. Небалованный, видно, но уж очень хрупкий. Бледный, изнеженный. Его бы на наш Дон послать, в реке покупать... Побегал бы по степи, подышал обжигающе сухим полынным ветром... На коня посадить... Глядишь, из паренька бы и получился настоящий мужчина... Это ему, цесаревичу, отец – Николай II – заказал своему придворному ювелиру Карлу Фаберже 24‑дюймовуто модель волжского парохода из золота, платины и серебра по случаю 300‑й годовщины династии Романовых. Но когда здоровья нет, так, видно, никакие подарки не помогут. Даже и золотые... Гемофилия... Чужая и страшная болезнь – кровь не свертывается. Любая ссадина, порез – опасны или даже смертельны. А жалко, такой хорошенький пацаненок... Ему сейчас десять лет. Он родился в четвертом году, 12 августа, как раз тогда, когда Миронов собирался на русско‑японскую войну... В августе и эта, теперешняя, война началась... И Санкт‑Петербург указом царя переименован в Петроград... В августе царь по обычаю своих предков выезжал в Москву испросить благословения Божия на ведение войны. И тогда толпа на улицах, в окнах домов, на крышах, с папертей и из раскрытых врат сорок сороков храмов неистово кричала славу царю. Потом под колокольный звон всех церквей, став на колени, народ запел гимн:



Боже, царя храни.

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам,

Царствуй на страх врагам,

Царь православный.

Боже, царя храни.



А теперь что сделалось с тем же самым народом?.. Уж не защитником ли он, Миронов, становится Николаю II? Ну, во‑первых, царь не нуждается, по всей вероятности, в его защите, а во‑вторых, Миронов точно знает, что войну надо кончать, но вот как?.. Тут ему кажется, что пока не о дополнительных свободах и вольностях речь, а лишь бы ноги целыми унести с проклятой войны... И еще он точно знает, что не надо мешать пролетариату освобождаться от ига капитала... Только вот непонятно, зачем царь взял на себя непосильную ношу – главнокомандующего русской армии? Ведь, кажется, в этом деле он ничего не понимает. Издал приказ и собственноручно написал: «С полной уверенностью в Божью помощь и несокрушимой уверенностью в конечную победу мы выполним наш священный долг, до конца защищая нашу Родину, и не дадим в обиду русской земли».

А если неудача в войне? С кого спрос? С него. Так он может и корону потерять... Ведь когда главнокомандующим был его дядя великий князь Николай Николаевич, тогда в случае поражения на фронте есть с кого спросить. И народ верил, что царь спросит с виноватых. А теперь как же?.. Может быть, на это его подбила царица?

Хоть л стала немецкая принцесса Алиса Гессенская русской императрицей Александрой Федоровной Романовой, но кровь‑то в ней чисто немецкая, и волей‑неволей, а она может симпатизировать своему народу и вместе с Гришкой Распутиным подрывать основы российской государственности. Да‑а... про себя подумал Филипп Козьмич, глядя на царицу, что‑то в ней показалось ему уж слишком утонченным и... порочным, в чисто женском измерении. Уж кто‑кто, а донской казак Филипп Миронов понимал толк в женщинах. Конечно, Гришка, сибирский мужик‑разбойник, хитрый и сильный, сумел пригреть белокурую бестию... Ничего не скажешь, барынька хороша, да простит ему всевышний греховные мысли в такое скорбное время. А может быть, он начинает оттаивать? Ведь Николашка‑то, видно, по энтой части слабоват... А Распутин высокий, худощавый, плечи широкие, крутые. Глаза проницательные, колдовские, гипнотизирующие. Чувствовалась в нем таинственная влекущая сила. Такие мужчины нравятся женщинам, особенно тем из них, которые достаточно пресытились брачным ложем с законным супругом.

С царицей Александрой Федоровной все значительно сложнее. То, что она женщина, по определению Миронова, дай бог каждой. Да к тому же жена, императрица и мать, которая безумно любила единственного, долгожданного, после четырех дочерей, сына Алексея, наследника престола, продолжателя царского рода Романовых. А он болен неизлечимой болезнью – гемофилией. Опасаясь за его жизнь, царица часто и подолгу молилась, впадала в мистический экстаз. А тут молва по Петербургу прокатилась, что объявился человек из народа, из самых его глубин, да к тому же с божественной силой внушения.

Ректор духовной академии архимандрит Феофан порекомендовал царице принять во дворце этого человека, авось он своими молитвами поможет здоровью ее обожаемого дитяти. Алексей в это время болел. Гришка пришел, вечер посидел с ним, и цесаревич выздоровел на этот раз. Обрадованной чувствительной и болезненно верующей матери Гришка заявил: «Верь в силу моих молитв, верь в силу моего посредничества, и сын твой будет жить». Хитрый Распутин безапелляционно‑смиренной фразой как бы проложил мосток к сердцу величественно‑изнеженной и мистически настроенной императрицы. С этого визита царица поверила в Гришку как в некоего мессию, который послан богом, чтобы спасти Россию и династию, поверила, что судьба сына зависит теперь от этого человека. Эта вера давала ей возможность жить и надеяться на благополучный исход болезни сына. Все ее оправдание в том, что она мать.

Но в народе и обществе начал усиленно распространяться слух, что именно порочная связь царицы с вором и разбойником Гришкой Распутиным и ее горячие симпатии к Германии губят Россию и несут страшные бедствия. Миронов в забывчивости даже плечами вздернул, мол, что тут правда, что ложь, разберется история, а ему же лично как‑то стало жалко царственное на первый взгляд великолепное семейство. Миронов совсем, может быть, некстати подумал, что у него с красавицей царицей есть нечто общее – они одного года рождения – 1872‑го... Не лезть бы царице ни в какие мужские дела, а заниматься бы нарядами да детьми, храня домашний очаг. Да дорогими игрушками забавляться. Вроде той, которую подарил ей августейший супруг на пасху 1906 года. Пасхальное яйцо с бриллиантами, размером с гусиное, а то и поболе. Откроешь его, а там лебедь по озеру плавает. Заведешь специально встроенный в яйцо механизм – лебедь начинает крылья расправлять и, поворачивая голову влево‑вправо, плыть по озеру...

Во время почетного представления Миронова царю и его семейству ничего особенного не произошло, за исключением того, что Филипп Козьмич близко находился от высокородной четы. Царь, обращаясь к нему, сказал несколько ничего не значащих и незапоминающихся слов, пожал руку, а его рука, как и предполагал Миронов, показалась слабой и беспомощной и лишний раз убедила, что хоть и решает царь судьбы миллионов, но такая рука власть не удержит. Тем более что супруга‑немка умело направляет его руку против русского народа, может быть, даже не до конца и осознавая пагубность безграничного давления на царя. Дело дошло до того, что по ее настоянию председателем Совета министров Российского государства назначен Штюрмер, который преступно относился к своим высоким обязанностям. Все возмущались его нерадением, но он продолжал властвовать, потому что за ним стояла императрица вместе с глубокочтимым старцем Гришкой Распутиным.

Старец... В русской православной церкви есть такое понятие – духовный наставник. Он призван в нашем мире к тому, чтобы мы в минуту сомнений, печалей и страданий могли прибегнуть к его совету, указывающему путь к спасению души. Старец – хранитель памяти народа, его идеалов, преданий и традиций. Некоторых старцев канонизируют как святых православной церкви. Истинные отшельники‑старцы пребывают затворенными в кельях. Живут в посте и молитве до конца своих дней. Пищу получают через окошко в келье, которое является единственным связующим звеном с внешним миром.

Но Гришка Распутин – пятидесятилетний здоровяк, обладавший необыкновенной силищей, избавленный от угрызений совести, не только не походил на истинного старца, но даже на его бледную тень. Вор и грабитель, конокрад и старец, почитаемый за святого, пьяница и развратник, обладавший такой эротически‑притягательной силой, что ему покорялись баронессы, графини, фрейлины, княжны и даже всемилостивейшая самодержавная царица, которая так подпала под его влияние, духовное и физическое, что шагу не могла ступить без благословения Распутина. А он, приобретя неограниченную власть над неограниченной владычицей русского престола, начал с жадностью выкачивать из нее, дорвавшись до злачных потаенных мест, ничем не ограниченные блага жизни.

Не обладая ни благородством, ни мужеством, не говоря уж об образованности и интеллигентности, таежный мужик в смазанных дегтем сапогах, с архипорочным прошлым и настоящим властвовал негласно и в то же время открыто и нагло над Россией в течение более десятка лет. Вот парадокс, которого не припомнит, наверное, ни один народ в мире. Кроме, конечно, нашего...

Все это так, и от очевидного никуда не денешься. Но еще немаловажное обстоятельство оставалось непонятным Миронову, который как бы в сторонку отодвинул поведение Распутина. Зачем высокородной женщине, воспитанной в пуританском духе, высокообразованной, матери большого семейства, чье каждое слово, каждое движение на виду у всего света, зачем ей нужно еще и афишировать свои отношения с Гришкой?.. Ну побыла в горячих мужицких объятиях, ну понравилось, ну и молчи. Какое кому до этого дело? Пусть об этом только двое знают да еще Бог, если он в это время ничем серьезным не был занят.

И еще. Ну пусть прибыла бы Александра Федоровна во главе высочайшего семейства на фронт, кто против, хотя, откровенно говоря, зачем ей это нужно, тоже непонятно Миронову. Ну ладно, приехала, показала подданным свою царственную красоту, налюбовалась восторгом изголодавшихся по женщинам русских воинов и поезжай себе дальше, дразни воспаленное воображение других фронтовых частей. Так нет же, ей вздумалось пригласить на прогулку главнокомандующего Юго‑Западным фронтом генерал‑адъютанта Алексея Алексеевича Брусилова и, беседуя с ним с глазу на глаз, начать выспрашивать о сроках начала выступления русских войск.

Да еще и советы давать, чтобы Брусилов обязательно опередил неприятеля... Все это на первый взгляд странно и непонятно, но в то же время вполне объяснимо, если учесть, что толкует народ на каждом перекрестке... Может быть, случайное совпадение, но как раз в то время готовилось одновременное наступление трех фронтов: Западного (главнокомандующий генерал Куропаткин), Северо‑Западного (главнокомандующий генерал Эверт) и Юго‑Западного (главнокомандующий генерал‑адъютант Брусилов). Брусилов был готов нанести удар по противнику 19 мая, но Ставка Николая II распорядилась перенести его на более поздний срок – 22 мая... За пять дней наступательных боев армий Брусилова взяли в плен 1240 офицеров и 71000 нижних чинов, сто орудий, 180 пулеметов... Брусилов думал, как бы кстати пришелся тут удар генерала Эверта... Именно сейчас, именно в данный момент, как и договаривались... Но царь снова перенес наступление Эверта, теперь уже на 5 июня... С ума сойти! Ведь пропадет прорыв войск, в одиночестве можно захлебнуться... Да и противник опомнится и подтянет резервы. Но Эверт не начал наступать и 5 июня! Царь оповестил разгневанного Брусилова, что наступление Эверта возможно только 20 июня... На месяц позже оговоренного срока!..

Что тут подумаешь, если всюду только и разговоров, что в высших эшелонах власти и среди командования армией предательство и бездарщина, стыд и позор... Да и главнокомандующий русской армии император Николай II только в одном‑единственном экземпляре посылал строго конфиденциальные письма обожаемой супруге, где подробнейшим образом, по настоянию и просьбе ее, информировал о всех планах войны. И ни для кого не было секретом, что императрица по указанию Гришки Распутина рекомендовала мужу – наступать или повременить. А он ей подчинялся безраздельно...

Нелепей ситуации трудно придумать!..

Начальник штаба главнокомандующего генерал Алексеев сообщил Брусилову, что царь принял решение: Эверту начать наступление не позже 20 июня, но не на Молодечно, как было договорено ранее, а на Барановичи – в направлении, не имеющем на данный момент ни стратегического, ни тактического значения. Если бы Эверт и Куропаткин согласованно и одновременно ударили по вражеским позициям, то Германия была бы разбита. А этого, как видно, кое‑кто из могущественных людей в России не желал... Значит, все зря – пролитая жертвенная кровь, погубленные жизни, искалеченные судьбы, сироты, вдовы... Никакого просвета, всюду тьма и мрак. Ни света, ни надежды, ни благодати на спасение и умиротворение. Только ужас и мерзость бойни. И накопление гнева. Такое состояние народа долго продолжаться не может. Рано или поздно взрыв должен произойти. Дорога к Храму должна быть очищена от чертополоха...

А пока казачьи сотни, одна из которых под командованием Филиппа Козьмича Миронова, провожали царя из Рени, городка на Дунае, близ границы с Румынией, провожали российского самодержца. Вот как это выглядело в описаниях одного иностранного корреспондента: «...Казаки в седлах. В папахах. Вид свирепый. Пики. Кавалерия пришла в движение, рассыпалась по двум сторонам дороги, галопом, на бугры, с бугров, по склонам оврагов... Брали немыслимые препятствия. До железной дороги провожали грозной лавой. Люди и лошади сталкивались. Перевертывались. Крики... Зрелище грандиозное и страшное. Проявлялись дикие инстинкты первобытной расы...»

А каково врагам, когда в смертельную атаку несутся донские казаки?!

далее