ЧАСТЬ 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
ЧАСТЬ 3: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
5
К Миронову в хутор Большой в атакующем стиле прискакал весь 32‑й Донской казачий
полк. Пополнение приходило изо всех станиц, хуторов и слобод.
Был получен приказ № 24 от 25 мая 1918 года: «Командующим войсками
Усть‑Медведицкого округа вместо тов. Федорова назначить тов. Миронова Ф. К.
Первому о сдаче, а второму о приеме должности донести. Главнокомандующий Донской
Советской Республики В. Ковалев».
Через несколько дней поступил еще один приказ за подписью председателя ЦИК
Донской Республики В. С. Ковалева: «Командующим войсками северных округов
Донской Республики на фронте от Поворино до Калача назначается товарищ Миронов.
Все отряды, расположенные на территории Донской Республики к северу от линии
железной дороги Царицын – Лихая, находятся в непосредственном подчинении
товарища Миронова».
Филиппу Козьмичу Миронову приходилось буквально день и ночь руководить боями,
самому брать винтовку в руки и водить бойцов в штыковую атаку. Легко сказать –
водить в штыковую атаку... Это значит идти впереди орущих от страха и отчаяния
красногвардейцев, орать самому это проклятое «ура!», глядеть, как бы тебя
первого не пырнули встречноатакующие, да еще и не упускать из виду общую картину
боя... Смяв противника, вскакивать на коня и начинать преследование... А
вообще‑то способен ли такой напряженно‑бешеный ритм жизни выдержать нормальный
человек?! А он, что же, стало быть, ненормальный? Конечно, ненормальный! Это уж
точно. Разве можно быть нормальным и каждый день убивать людей? Но по
выработанным человеческим понятиям, на войне чем больше убьешь, тем больший
героизм проявишь. И за это – почет, награды, слава... Такова биологическая
сущность человека, подкрепленная системой воспитания.
Бывало, усядется за большой обеденный стол вся многочисленная семья Мироновых, и
старик, Козьма Фролович, любуясь старшим сыном Филиппом, у которого на
офицерском мундире вся грудь в орденах, скажет: «Вот, Филька – офицер!.. Вот это
я понимаю. А ты, Феофан, – он тыкал крючковатым пальцем в сторону младшего сына,
– учитель. Шляпу нацепил. Разве же это казацкое занятие?!»
С высоты прожитых лет Филипп Козьмич теперь с превеликим удовольствием уступил
бы офицерский мундир со всеми орденами и всеми льготами, извлекаемыми из них,
любому первому попавшемуся под руку, лишь бы только очистить свою совесть и
память от потока крови, которую он пролил в своей жизни. Выплеснуть из себя
усталость и страх войны. И стать бы – ну если не учителем, то просто‑напросто
хлеборобом. Ходить по пашне босыми ногами, чувствовать ее тепло и силу,
смотреть, как возникают утренние зори и угасают вечерние... Но тогда, наверное,
на тебя не обратила бы никакого внимания Надя‑Надюша?.. Это уж точно. Как все
сложно переплетено в такой тугой узел, что простому смертному и не под силу его
развязать. Поэтому он будет стараться делать то, что в его силах: воскресить
память, и уж потом можно будет и уходить. Потому что для таланта жить не
остается воли и доброты. Хотя каждый проживает столько, сколько у него хватит
ума. Святыня в душе есть – тогда живи...
Сейчас приближается бой под хутором Шашкином, тот бой, в котором погибли
гимназисты вместе с прекрасной амазонкой Катрин Мажаровой. И чтобы восстановить
все, как было на самом деле, ему нужны силы, и он их добудет. Каким образом?
Самым простым и излюбленным – укроется потеплее солдатской шинелью и побудет
хоть чуточку наедине с Надей‑Надюшей.
Из любой атаки он мог не возвратиться к ней. В каждом бою его подстерегала
вечность. Поэтому, вскидывая свое по‑юношески легкое, упругое тело в седло, он
говорил Наде‑Надюше: «Прощай...» Она, до этого стоя на крыльце, притягивала его
к себе и, расправляя на его лице смертельно усталые морщинки, целовала и
лепетала: «До свидания». Ах, эти губы – милые и ароматные... Конь, ожидая конца
традиционной процедуры, бешено косил глазом, бил копытами. И тогда хозяин еле
уловимым движением ослаблял повод, он срывался с места и мчался в кромешный ад.
Филипп Козьмич возвращался с передовой усталый, выжатый до конца. Лицо
осунувшееся, под глазами черные круги. Но вот руки Нади‑Надюши прохладной водой
освежали его и, успокоенного, укладывали в чистую постель: «Успокойся... Закрой
глаза... Приди в себя... – струится ручеек‑голосок. – А сегодня я тебе
расскажу...» Она умолкает, а он приоткрывает глаза и смотрит на нее, и думает,
почему у Нади‑Надюши зрачки не прикрываются ни сверху, ни снизу. Даже белки
видны снизу и сверху, обрамляя зелень глаз. Она смотрит на него и будто говорит:
«Я – чистая. Я – открытая. Я – светлая. Я – влюбленная... Неужто он поступит со
мною плохо? Или скажет неправду?..» Когда она так смотрит на него, он неожиданно
даже для самого себя начинает стесняться: может быть, он что‑нибудь делает не
так?.. А как спит Надя‑Надюша?! В жизни, ничего подобного не видал! Садится,
плотно прижимает к пяткам икры ног, наклоняется вперед и – спит. Сидя...
Удивительно... А ноги у нее... поющие. Как бы это понятнее представить... Эх,
жениться, так на королеве, а украсть – так миллион!.. «Ты, наверное, с утра все
больше яблоки ела», – говорит он. «Почему?» – поет она. «Потому что красивой
такой сделалась... Расскажи мне, как ты пришла....»
Она уже рассказывала сотни раз, и он уже все знает наизусть, но он – такой
сильный и влюбленный, отчаянный и беспомощный, что она снова и снова начинает
почти один и тот же рассказ, хотя он звучит по‑разному, как и подобает
рассказывать всем восхищенным и верующим. Ей же было всего лишь восемнадцать –
самый прекрасный возраст для расцвета девичьей красоты. Она уже в полную меру
начала чувствовать, что к ней тянутся... мужчины. И чисто – и не совсем... А
ведь она‑то уже знает, что хороша. И, когда на нее смотрят так мужчины, она
понимает, что нельзя чего‑то переступать. И боязно. И хорошо. И восторг
откуда‑то подступает. И страшно становится. И надо скрывать ото всех тайное
желание за внешне безразличным видом. И черту не переступить с мужчиной... А тут
еще все красногвардейцы голодными глазами пожирают. Все смотрят, и все видят...
И спрятаться никуда нельзя от этих всезнающих, всепроникающих и всепонимающих
взглядов. А тело горит. Мозг пылает от возбуждения и бьющейся крови... И тут
явился он, лихой донской казак, и сопротивляться сил не оставалось... Рвать
цветы весной любят все, а вот сажать их и ухаживать за ними – не каждый...
далее