ЧАСТЬ 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
ЧАСТЬ 3: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
11
Миронов был вызван в Москву. 8 июля 1919 года произошла его встреча с Лениным.
Вот как об этом событии рассказывает бывший ординарец Миронова, уроженец хутора
Ольшанка, восьмидесятишестилетний Иван Львович Миронов (однофамилец Филиппа
Козьмича), которого я с превеликим трудом разыскал и разговорил. (Он туговат на
ухо.) Когда у меня пропал голос от крика и я уже шипел, как старый гусак, на
смену мне приходит муж внучки командарма Александр Фастовец.
Лето разгуливало по казачьему хутору. Мы сидели на крыльце куреня и вспоминали
события давностью в шестьдесят с лишним лет. Вернее, вспоминал Иван Львович, а я
слушал да изредка подбрасывал ему вопросы.
– Каким я был в молодости? – переспрашивает Иван Львович и умолкает. Потом,
постепенно оживляясь, говорит: – Кавалерист... Казак Всевеликого Войска
Донского. Настоящий!.. – Иван Львович привстал, одернул полинявшую от солнца
рубашку и большим пальцем плохо гнувшейся правой руки разгладил усы: –
Серебряную сережку в ухе носил... Как и Миронов, на коня садился без стремян...
Эх и конь же был у меня!.. На войне всякое бывает – паника, снаряд рванет...
Кони шарахаются, вырываются, убегают... А мой стоит как вкопанный, только ногой
передней бьет. Как только сяду в седло – он и пошел... Войду в конюшню – ржет,
пощипывает плечо, мол, давай сахар. Нарочно не даю. Тогда он защипнет побольнее.
Однажды на смотре я пикой все чучела разбросал. Один шар на пике застрял – не
могу сбросить. Конь зажал зубами, мол, дергай пику... Ах и умница! У Филиппа
Козьмича тоже такой случай был... А конь его звончее моего был... Три дня я
своего коня оплакивал – это когда нас арестовал Семен (Буденный. – Е. Л.)...
Казаки уговаривают, а я реву – не могу забыть. Это когда нас арестовали за
самовольный уход на фронт и забрали коней... Про встречу с Лениным рассказать?..
– Иван Львович откашлялся и продолжал: – Сидим в приемной, разговариваем:
наверное, Ленин из себя – мущиняка!.. Оказался суетной, лысый. Волос немного,
чуть‑чуть. Роста среднего, даже малосредиего. Старичок, одним словом. (Ивану
тогда было 23 года.) Спросил Ленин у Миронова: «Вы одни?» – «Со мною два
ординарца». – «Пусть входят». Зашли. Дали стулья. Ленин говорит Миронову: «Хотим
назначить Вас командиром особого корпуса. Вы стратег. Тактик войны...» По карте
начали разговаривать. «Надо дыру залатать», – говорит Ленин. И опять по карте
лазают. «Кавалерия нужна», – говорит Миронов. «Нужна? Дадим. Сейчас же дадим». –
«У вас в Москве есть кавдивизия, резервная, хорошая». – «Дадим»... Прощались за
руку, Ленин руками берет, трясет: «Пожелаю Вам успеха». Погрузились, поехали...
И сразу в бой. На 25 верст дыру залатали, потрепали одного генерала... Да, когда
ехали из Москвы, Миронов часто задумывался, потом про себя говорил: «Какой
большой человек... Как он умеет смотреть в самый корень вещей – точные,
исчерпывающие ответы...» Сразу же, как мы вернулись, по всему Дону известие
разнеслось – Миронов вернулся! Значит, будут громкие дела... – Иван Львович
как‑то сразу притих, посмотрел в глубину сада и будто начал прислушиваться, как
изредка падают с яблонь спелые анисовые яблоки... – Миронов говорил честно.
Несмотря ни на что – только правду. Ничего другого Миронов не признавал. А
троцкисты победы Красной Армии не хотели, были против новых воинских частей.
Хотели сорвать победу над белой гвардией. Людей оговаривали, талантливых
особенно. Например, Миронова.
Иван Львович говорил это с горечью. Действительно, врагов у Миронова было много.
Когда он с присущей ему энергией принялся за формирование Донского корпуса в
Саранске, в политотдел корпуса было назначено 120 политработников, которые
скомпрометировали себя в период расказачивания, находясь на постах председателей
ревкомов. Тех коммунистов, которые расстреливали невинный темный народ.
Миронов знал об этом, был возмущен, видел, как они мешали формированию корпуса и
во все концы слали клеветнические доносы на него. Троцкисты не собирались
снимать «опеки» с Миронова. Тот же Френкель от имени Донбюро, трогательно
заботясь о Советской власти на Дону, предостерегал ЦК РКП (б):
«Обращаю внимание ЦК на опасность Миронова (за это говорят его столкновения с
партией и с ревкомом в прошлом) для Советской власти на Дону».
Резкий, бескомпромиссный, Миронов чувствовал, как сжимается кольцо провокаций,
шантажа, обмана. Видел страдания казаков, которые ненавидели ревкомовцев, не
верили лжекоммунистам.
Дон по разметам бескрайней поймы весь в изломах, и к станице Усть‑Медведицкой
ближе всего прислонился стремянной протокой. Так же круты и изломанны думы
Миронова. Он пишет брату своему Фоме и другу Ивану Кратову:
«И вот спала пелена с глаз. Что делать, не знаю. Душа не мирится с мыслью, что
если теперь будем завоевывать Дон и смотреть, как начнут истреблять наше бедное,
темное казачество, а оно, вынужденное свирепостью новых вандалов, будет сжигать
свои хутора и станицы. И неужели сердце при виде этой адской картины не
содрогнется и посылаемые несчастными людьми проклятия пройдут мимо нас? С другой
стороны, Деникин и контрреволюция. Здесь рабство трудовому народу, против
которого мы год проборолись и должны бороться до уничтожения. И вот стоишь, как
древний русский богатырь на распутье: направо пойдешь – будешь убит, налево
пойдешь – конь погибнет, прямо пойдешь – и сам, и конь погибнете... Что делать?
Что делать? Помозгуйте сами, помозгуйте с верными людьми. А я, наверно,
спасаться прибегу в 23‑ю дивизию».
В этом письме проглядывает усталость, безнадежность или минутная слабость,
мучительные раздумья о своей судьбе и судьбе казачества, а может быть, и судьбе
революции.
Всего четыре месяца не был Миронов на Дону. Вернулся – и не узнал родимого края:
обнищалый, поруганный, расстрелянный. В новой яростной агонии восстания, он это
хорошо понимал, еще большая трагедия казаков. Оно захлебнется собственной
кровью, и останется только лишь пепел... Как спасти от этой беды Дон и хоть бы
частицу от векового уклада жизни казаков?.. Миронов искал решение задачи на
путях революции.
Продолжалась самая страшная и беспощадная война – гражданская, – и Миронов
находился в ее эпицентре. Человек отчаянной храбрости, он бесстрашно бросался в
полынью братоубийственной бойни и старался спасти погибающих.
Всякая война – мерзость, а гражданская особенно. Надо было дойти до последней
степени одичания и ненависти, чтобы брат пошел на брата, отец на сына, сын на
отца и чтобы они один другому шашками рубили головы, как капустные кочерыжки на
осеннем огороде. Гигантский плуг вкривь и вкось перепахал донское казачество,
пробуждая в человеке злобу, насилие, вседозволенность. И люди словно забыли, что
они сыновья одной матери‑Родины. И ушло из сердца и сознания великое в человеке
– милосердие. Владело только одно звериное желание – убить как можно больше
«белых», убить как можно больше «красных».
Миронов мотался по станицам и хуторам, призывал казачество образумиться,
вышвырнуть генеральские войска и спасти Дон. Писал листовки, воззвания.
«Граждане казаки и крестьяне!
В прошлом году многих из вас красновская контрреволюционная волна заставила
оставить родные степи и хаты. Много пришлось пережить и выстрадать. Обратный
революционный шквал в январе месяце растрепал кажущуюся мощь красновщины, и то,
что он завоевал долгими месяцами и ценою десятков тысяч тел обманутого
казачества, пришлось сдать в течение двух‑трех недель. Вы вернулись в свои углы,
правда, разоренные, но все‑таки в свои. В своей‑то хате и дым сладок.
Наша расхлябанность и разнузданность создали генерала Деникина, и вновь пришлось
всем вам искать убежища в чужих краях.
Но этот второй раз будет и последним.
Если одолеет генерал Деникин – спасения никому нет. Сколько ни катись, сколько
ни уходи, а где‑нибудь да тебя ждет стена, где и прикончат тебя кадетские банды.
Но если одолеем мы, то я тоже вправе сказать, что сейчас мы ушли в последний
раз, ибо и мы ведь с генералом Деникиным тоже церемониться не будем, как не
будем церемониться с его белогвардейскою сворою, мы тоже прислоним эту милую
компанию к стенке.
Ясно для каждого, что требуется понять и что нужно сделать. ВЫВОД ЯСЕН.
И я в последний раз вас зову: все, невзирая на свои годы, лишь бы были крепкие
руки да меткий глаз, все под ружье, все под красное знамя труда, которое вручает
мне сегодня революция. Только дружным усилием, только дружным откликом на мой
зов мы сломим тех, кто изгнал нас. Только тогда мы, а не они, прислоним их к
стенке. Не надейтесь, чтобы кто‑нибудь сделал это.
Итак, граждане изгнанники, все ко мне... Граждане с гражданскою, а не
обывательскою душою, все ко мне... Граждане, в ком не умер еще огонь
свободолюбия, все ко мне...
Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать.
Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами.
Жизнь или смерть – другого выбора нет.
Да здравствует чистая правда».
далее